По-видимому, никогда творчество — даже и самое «чистое искусство», «искусство для искусства» — не была делом чисто личным. Когда наш предок рисовал в пещере круги солнца, не хотел ли он поделиться чувствам или мыслью со всем белым светом?
И даже при болезненных проявлениях творчества автор к кому-то его обращает, если не к реальному зрителю-слушателю, то к воображаемому.
И даже монолог (вспомним свою «беседу» с Гамлетом на экране и сцене) рассчитан на чье-то восприятие, на чей-то отклик.
Каждое новое значительное произведение искусства—уникальная формулировка переживания, обращенного к неведомой «родственной душе».
Художник как индивидуальность раскрывает себя в своем творчестве и обогащает мир, с которым он и к воображение связаны теснейшими узами.
«Крайне сомнительно, способен ли человек творить, не желая разделять с кем-то своего творения»,
— пишет Баркер (Вагкег, 1968).
